[AML+]

Дополнение (вместо послесловия).

Шаляпин и Собинов

Федор Шаляпин и Леонид Собинов – два великих русских певца, гордость Русской Земли.

Высокое искусство, запечатленное в их многочисленных записях оперных фрагментов, романсов и песен, было и всегда будет неиссякаемым источником радости и вдохновения для многих любителей и ценителей вокальной музыки. Среди огромной массы сочинений об их искусстве можно прочесть немало интересных, объективных книг. Но встречаются , и довольно часто, книги и статьи, написанные недостаточно квалифицированными авторами, которые, стараясь как можно громче пропеть хвалу певцу, в действительности снижают интерес к его искусству, повторяя или перелопачивая уже написанное. Множество подобных книг написано о Шаляпине. Их появление связано с существованием шаляпинского культа. А любой культ – это кормушка для всякого рода спекулянтов и профанов. Занимаясь исследованиями в области вокального искусства, я прочел либо просмотрел немало экземпляров подобной ^литературы^, но с попыткой поднять имидж одного великого певца за счет очернения равного ему по рангу другого великого певца да еще с навешиванием на очерняемого певца глумливого ярлыка я встретился впервые.

Передо мной книга шаляпиниста Иосифа Дарского “Народный Артист Его Величества…Шаляпин”, NY 1999, и напечатанная в журнале “Вестник” рецензия Владимира Зака на эту книгу под названием “Реабилитируемый… Шаляпин”. Если название рецензии соответствует содержанию книги, то, не читая, можно сразу же заметить: как книга, так и рецензия написаны некомпетентными авторами, поскольку ШАЛЯПИН В РЕАБИЛИТАЦИИ НЕ НУЖДАЕТСЯ! Но одна из глав книги Дарского: Гений и “Сальери” имеет отношение к настоящему разделу.

В рецензии Зака написано: ^По большому счету, не выдержал экзамена на прочность и ближайший коллега Шаляпина – Леонид Витальевич Собинов, тенор номер один, но тенор, явно завидовавший басу…^.

Весьма странно читать подобные измышления. Но то, что простительно автору, любителю- немузыканту, нельзя простить рецензенту-музыковеду. Правда, Владимира Зака, вряд ли можно считать настоящим музыковедом, поскольку в журнале “Советская музыка”, где он проработал немало лет, его должность была чисто административной, а статьи, которые он пописывал в том журнале, были типа: “Навстречу … съезду КПСС”. Причем же здесь и Шаляпин и Собинов? Или этот ^музыковед^ считает, что вне СССР и после СССР ему позволено делать заключения по любым вопросам, имеющим отношение к музыке, и даже по тем, в которых он не разбирается?

Итак, и по Дарскому, и по Заку, Шаляпин – это гений, а Собинов – это “Сальери”, другими словами, завистник. А почему не убйца? Ведь Дарский отплясывает от самого А. Пушкина. Да и рецензент усмотрел тут пушкинское начало. Но автор книги смекнул, что с Собиновым-убийцей номер никак не пройдет и не стал на этом настаивать. Ему хватило сделать из Собинова частичного “Сальери”, т.е. только завистника.

Но дело в том, что Собинов НИКОГДА не завидовал Шаляпину. Собинову НЕ НУЖНО было завидовать Шаляпину, потому что уровень его искусства, по мнению многих шаляпинских современников был не ниже шаляпинского и, кроме того, он был лишен многих шаляпинских недостатков и имел немало преимуществ.

В.Вересаев – Собинову (из письма от 23 мая 1933 г.): ^… Из всех певцов единственно Стравинский и Фигнер (Федор Стравинский, 1843-1902, великий русский певец-бас, отец композитора Игоря Стравинского; Николай Фигнер, 1857 – 1918, великий русский певец-тенор) захватывали меня целиком и заставляли почувствовать исполняемое сильнее и глубже, чем оно мне представлялось самому. Услышал Вас – и благодарно присоединил Ваше имя к тем двум именам. Была та степень совершенства, где отпадала критика, отпадало свое составленное мнение и хотелось только упоенно слушать, упиваться лившейся от Вас поэзией…^ (Известный писатель В. Вересаев, 1867-1945, как следует из письма, особенно не жаловал Шаляпина. ^Мне пиходилось говорить со многими знатоками, имевшими возможность сравнивать Стравинского с Шаляпиным, и все они утверждали, что Стравинский как художник был неизмеримо тоньше и глубже Шаляпина^ - писал Вересаев в “Воспоминаниях”, см. с.с. в 5-ти т.т., т. 5, стр. 226, М. 1961).

Свою позицию Дарский подкрепляет цитатой из книги директора императорских театров В. Теляковского “Мой сослуживец Шаляпин”:

^Шаляпин в театре, в деле искусства, был строг к другим, но и строг к себе, Собинов был слаб к другим, но и слаб к себе. Собинов редко нападал на своих партнеров по опере, лишь бы не трогали его, Шаляпин вмешивался во все, ругался, спорил, горячился на сцене, вследствие чего постоянно имел разные истории и инциденты. Он не мог удержаться от замечания или критики, когда рядом с ним кто-нибудь не так пел или играл. Собинову это было безразлично, он исключительно был занят собой. Словом, один был отличный тенор, другой – выдающийся оперный артист и трагик^.

Хотя из высказываний Теляковского вовсе не следует, что Собинов завидовал Шаляпину, его характеристики обоих артистов пристрастны и необъективны.

Шаляпин, действительно, был строг к другим, но к себе он строг не был. И все другие его характеристики, приведенные Теляковским в качестве положительных, в действительности, таковыми, с позиции всего написанного о Шаляпине выше и с позиции сегодняшнего дня, не являются. Он и в те времена был самодуром и и нарушителем порядка, но ради бизнеса, а вовсе не ради искусства, создавали его культ и потакали всем его прихотям. В двадцатом столетии было много оперных певцов-актеров, и лучше того: оперных певцов-музыкантов интереснее Шаляпина, но никто из них не вел себя подобным образом. То что гениальность Шаляпина вкупе с его поведением сослужила добрую службу оперному делу – это абсурд. Все, что им было сделано, было сделано только для себя самого, для своего культа!

Собинов, возможно, и был слаб к другим, но только, по сравнению с шаляпинским отношением, поскольку был настоящим интеллигентом и джентельменом и в шаляпинском, зачастую хамском, отношении к партнерам у него не было надобности.

В отличие от Собинова Шаляпин, как правило, относился к партнерам, как к существам низшего порядка. В двух его книгах не нашлось места даже для их имен.

Известно, что в России и в Европе Шаляпин находился в центре большого бизнеса. Всякого рода воротилы окружали его посредственнымы партнерами, снижая уровень самих спектаклей.

Вместо опер, зрители попадали на концерты Шаляпина. И даже, если среди партнеров оказывались отличные певцы, поведение Шаляпина и попустительство администрации в целях успешного бизнеса исключало возможность создания полноценных спектаклей, поскольку их актерские и певческие права игнорировались. И в первую очередь, оперы лишались главного: ансамблей.

Шаляпин был выдающимся певцом-актером, но он скорее блестяще изображал оперых героев, нежели раскрывал их внутренний мир. Для певцов-актеров это довольно характерно. Но во второй половине ХХ века довольно ясно определилось, что не певцы-актеры, а певцы-музыканты – основа оперных спектаклей. Такие как Дитрих Фишер-Дискау, Николай Гедда, Пласидо Доминго, Ален Ванцо. Таким был и ЛЕОНИД СОБИНОВ (и безусловно Энрико Карузо).

Леонид Собинов, хотя и не был такой же гениальной личностью, как Федор Шаляпин, природой обижен не был и обладал божественной красоты голосом, в отличие от Шаляпина был прекрасным музыкантом, с уважением относился к композиторскону тексту и к партнерам, отлично пел в ансамблях, упорно всю жизнь работал над своими партиями, совершенствуя их, знал огромное количество оперных партий и отдельных вокальных произведений и все время стремился постичь что-то новое, он умел на сцене жить жизнью своих героев.

Перевоплощаясь на сцене в образы Ленского, Лоэнгрина, Вертера, Ромео, Орфея, он не ног завидовать Шаляпину, изображавшему чертей и злодеев.

В упоминавшейся книге Владимир Теляковский описал некоторые человеческие слабости Собинова, но я нигде не смог найти ничего похожего на зависть к Шаляпину. Скорее было совсем наоборот: самолюбие подсказывало Собинову, что он не должен делать уступок ш аляпинскому бизнесу, а требовать от администрации для себя равного положения, поскольку его успех у публики не уступал шаляпинскому. И он, на мой взгляд, поступал совершенно правильно в качестве противовеса шаляпинскому рвачеству.

Из книги В. Теляковского “Воспоминания”: ^Л. В. Собинов сразу, с первого года своего поступления, благодаря чарующему голосу своему и благородной манере держаться на сцене , при хороших внешних данных, завоевал симпатии публики, которые неизменно росли с каждым появлением его в новой опере. Успех его шел параллельно успеху Шаляпина… Будучи от природы человеком добрым и совсем не алчным, он тем не менее в условиях требуемого гонорара был не очень податлив… Им руководило не столько желание сорвать побольше денег, сколько вопрос самолюбия…^.

Из книги В. Теляковского “Мой сослуживец Шаляпин”: ^Собинов до болезненности не переваривал громадного успеха Шаляпина. Он никогда не прощал дирекции (и особенно мне) платимое Шаляпину содержание…. Шаляпин определенно оценивал свои достоинства, незаменимость и выгоду дирекции иметь его в труппе, старался сорвать побольше…

Собинов не так интересовался деньгами, как тем, сколько дирекция заплатила Шаляпину…

Собинов узнавал и требовал то же вознаграждение…^

Из процитированного можно сделать лишь вывод о шаляпинском рвачестве и о собиновском противодействии. Т.е., вроде спортивного состязания. Но причем и где же тут зависть Собинова к Шаляпину?

А вот и характеристика, данная Собинову Антониной Неждановой (1873-1950), великой русской певицей и партнершей Собинова (в сборнике “Собинов”, т. 2, M. 1970):

^…Собинов любил хорошо слаженный ансамбль, режиссура строго относилась к выбору состава участвующих в спектакле. При нарушеннии справедливого требования Собинов не стеснялся выражать неудовольствие и иногда отказывался петь.

…Работая с дирижерами Суком, Головановым и другими, он всегда прислушивался к их мнению. На репетициях это был человек бодрый, энергичный, полный жизни и желания работать.

Своей жизнеспособностью он создавал атмосферу здорового творческого труда. Творческая молодость, оптимизм били ключом в Собинове и захватывали всех, кто был близок к этому жизнерадостному человеку.

Нельэя не вспомнить благородного характера Леонида Витальевича, его воспитанность, корректность, вежливость, деликатность в отношении собратьев по искусству.

…Несмотря на чрезвычайный успех и любовь публики, заслуживший славу и известность даже за пределами своей Родины,- он был скромным человеком, без зазнайства, без самоуверенности. Всю жизнь он работал, учился, занимался тренировкой своего голоса…

^…доброжелательное отношение к артистам, ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ ЗАВИСТИ (выделено мною – Я.Р.) были отличительными чертами Л. В. Собинова^.

Примечание автора.

Все работы по основной части исследования и дополнению проводились в 2001 – 2005 г.г.

Приложение. Шаляпин в книге Гигория Пятигорского “Виолончелист”

Григорий Пятигорский (1903-1976) – один из крупнейших виолончелистов мира. Обладал редким по красоте звуком и совершенной техникой. Приводимый рассказ из его книги относится примерно к 1914 году, когда он занимался в Московской консерватории у профессора А. Глена.

Ниже дается в переводе с английского шестая глава из книги Gregor Piatigorsky. “Cellist”, New York, 1965. (Перевод Якова Рубенчика, август 2005 г.)

* * *

Консерваторский сторож разрешил мне спать в одной из аудиторий. Когда профессор фон Глен узнал об этом, он пригласил меня к себе. Он дал мне немного денег и одолжил мне виолончель.

Она была маленькая и для девочек, и ее звучность была соответсвующей. Она не соответствовала моему мужественному виду.

-Эта виолончель – сказал профессор – поможет развить ваш вкус к лирической и элегантной музыке.

-Вам известен господин Кашук? – спросил меня сторож в один из дней.

-Нет.

-Но имя Шаляпина вам известно?

-Конечно.

-Кашук – его импрессарио, и теперь он в тяжелом положении, потому что постоянный шаляпинский заместитель заболел.

-Заместитель?

-Некто, играющий на скрипке, когда Шаляпин отдыхает между номерами. Вас мне порекомендовали, и я сказал: Пятигорский подойдет, дело будет сделано.

-Какое дело? – я спросил.

-Вам предлагается участвовать в трех концертах. Он для этого оставил деньги. Видите?

Он показал мне деньги и быстро убрал их обратно в карман.

-Мои поздравления! Несколько рублей вам несомненно пригодятся.

Он достал полоску бумаги и вручил ее мне. Я прочел: ^Пятигорскому. Репетиция с профессором Кенеманом в четверг в четыре часа в консерватории. Оденьте черный костюм и чистую рубашку к концерту^. Слово ^чистую^ было подчеркнуто, и стояла подпись: Кашук.

-Четверг! Это же завтра!

Я поблагодарил сторожа и быстро ушел.

Назавтра я встретился с профессором Кенеманом. Его возраст был от сорока до семидесяти. Высокий воротничок закрывал обе стороны его лица, но оставлял открытой козлиную бородку. Наша репетиция была простой и короткой. Никаких вопросов не было, и голос его был слышен, когда он произносил ^ух^ или ^ах^, которые отражали его существенные замечания.

Первый концерт состоялся двумя днями позже. Новость о моем прижглашении быстро распространилась по консерватории, студенты поздравляли меня и говорили, что хотели бы присутствовать. ^Твой гений осветит мир, и Шаляпин окажется в тени^ сказал один из них, развеселив остальных. Я стойко перенес их насмешки, у меня не было для них времени. Я пошел заниматься.

В большом зале консерватории за кулисами было темно и пусто. Я слушал гул рассаживающейся публики и ожидал вызова на сцену. Коротенький круглый человек вкатился в комнату. Он пыхтел, ему не хватало воздуха.

-Зачем вас – пых, пых – тут спрятали? Уже время начинать. Меня зовут Кашук.

-Я готов – ответил я.

-Вам известно, что сегодня вечером здесь праздник? Шаляпин? Премьера?

Я прошел через узкую дверь на сцену вместе с профессором Кенеманом. Ослепнув от яркого света и оглохнув от шума, я обратил внимание на многочисленную публику. Нас не приветствовали аплодисментами. Никого не интересовало наше представление. Вместо этого они приветствовали друг друга. Как только я уселся, Кенеман начал играть полонез Поппера.

Было неожиданным услышать, как такой сдержанный человек внезапно заиграл с жаром что-то дьявольское. Но несмотря на наши усилия, на нас не обращали внимания. Наоборот, шум в зале только усилился. Когда мы добрались до середины нашей пьесы, я почувствовал что чья-то рука уткнулась в мою спину. Позади меня стоял Кашук.

-Шаляпин готов, пошли – сказал он.

Кенеман перестал играть только после того, как увидел нас уходящими со сцены. Шаляпин стоял наготове. Я посмотрел на него с восхищением. Это был гигант, возвышавшийся подобно горе. Ему не нужно было петь или играть. Достатоно было просто царить над миром. Я был так поражен, что забыл о своем скандальном выходе несколькими минутами раньше.

-Эй, Кашук, попроси электрика убрать освещение, свет никуда не годится – пробурчал он.

-Да, да, конечно, – сказал маленький человек.

Шаляпин прокашлялся и спел несколько нот. ^Чертова моя глотка, хороша для харкания, не для пения^. Он перекрестился. Он делал это всегда, перед выходом на сцену, чтобы обладать безумствовавшей и неистовствовавшей толпой.

В антракте я спросил Кенемана, какую следующую пьесу мы будем играть. ^Это не имеет значения. Никому нет дела до двух блох на заднице слона^.

После концерта меня встретили мои друзья – студенты. ^Ты действительно привлек вечером огромную толпу слушателей!^

Мое раненое нутро подсказало мне в следующем концерте, что делать, чтобы толпа узнала, кто я такой. Если кричать в тишине, то ответа не будет. Когда Кенеман в конце начал играть Полонез, который звучал жалобно, потерянно, я вступил со своим соло как обезумевший от ярости. Я колотил ногами, визжал, подбрасывал мой смычок в воздух и ловил его, крутил мою виолончель и снова начинал играть. Я вынужден был проделать всю эту акробатику с клоунадой, чтобы привлель внимание публики, и в конце-концов пьеса вызвала овацию. Я должен был сыграть еще одну, а затем другую.

Шаляпин стоял в дверях сцены, полностью заполнив их своим массивным телом. Его гнев был ужасен, весь его вид выражал желание расстерзать меня. Я посмел не уходить через узкую дверь. Только на сцене я был в безопасности. Он впервые оказался в подобном положении и поклялся, что не допустит повторения подобных номеров.

^Второй Шаляпин^ вышел через сценическую дверь. Я сделал так и был доволен. Это было справедливо.

Через несколько минут Кашук сказал мне: ^Шаляпин тебе этого не забудет. И твои дешевые трюки прощены тебе не будут. Теперь забирай свою виолончель и убирайся. Я ннайду кого-нибудь, менее эксцентричного, для следующего концерта. Это тебе так не пройдет^.

Кашук оказался прав. Шаляпин не забыл обо мне. Много позже, когда мы подружились, он вспоминал этот случай для нашего обоюдного удовольствия. Кашук был прав в своей уверенности, что мне нет прощения. Мне до сих пор стыдно. И его последние слова вспомнились мне, когда он попросил меня принять участие вместе с Сергем Кусевицким и Владимиром Горовицем в концерте памяти Шаляпина в Hunter College, New York, примерно тридцатью четырьмя годами позже.

(Надо полагать, что концерт состоялся по случаю десятилетия со дня кончины Федора Шаляпина – Я.Р.).