[abbasz]

Горовиц, кроме того, во всех прослушанных мною поздних записях уродует нотный текст последнего взлёта, нарушая тонально-тематическую, да и темброво-звуковысотную логику пьесы. Ах да, я и позабыл, что ему "всё можно", я –то просто думал, что он невежда и волюнтарист, который порет отсебятину и преподносит безвкусицу.

Если послушать запись автора, то все принципиальные изъяны всех остальных записей становятся очевидными – дело даже не в красоте звучания, невозможном на мех. ф-п, а в отражённых в нотах авторских намёках, которые пианисты "русской" школы словно не видят, превращая своей игрой этюд Скрябина в этюд Рахманинова. Это ко всем относится, а не только к тем, чьи записи тут выложены. Авторская запись демонстрирует экстатическую "устремлённость" от первой до последней ноты – темп, с самого начала вовсе не "загнанный", безостановочно нарастает, никакой "лирики а ля Чайковский" даже в среднем эпизоде, этюд заканчивается без типичной для большинства пианистов "остановки", на одном дыхании, на предельном ускорении до самого конца. Скрябин не стремится "выигрывать" все аккорды (хотя "выирывает"), а стремится дать сплошной "фон", подсвечиваемый путём возобновления звучания аккордов, т.е. задача не "долбить", а поддерживать быстро угасающее звучание ф-п в верхнем регистре. В идеале, аккордовые триоли ВООБЩЕ не должны быть слышны, должен быть только мерцающий фон. Тут легко заметить, что сей приём был свойственен и исполнительскому, и композиторскому стилю Скрябина ВСЕГДА, а вовсе не только лишь в последний период его жизни и творчества. Уже в этом "раннем" этюде прослушивается типично скрябинская "физиологическая" экстатичность и слитность звучания аккордов в кульминациях.

Султанов этого всего тоже совершенно не понимает.

Слышал недавно запись его интервью, где он рассуждает о "русской" школе.

Это был просто вздор какой-то. Что его якобы учили играть фальшиво для придания исполнению "живости", что Горовиц – это "глоток свободы", а русская школа (ну типа Рихтер, Гилельс) – это муштра и консерватизм, и что вообще никакой "русской школы" не существует, а есть только единственно приемлемая "европейская свободная школа", в рамках которой можно играть как бог на душу положит и при этом прекрасно себя мироощущать. Вот, типа, как тот же Горовиц.

Очень хорошо подмечено- многие эффекты в музыке связаны с мерцанием, фоном, который вовсе не требует ясной передачи каждого звука. О Горовце кое что близко к правде. Как и мысли Султанова о замуштрованности советских исполнителей.

Единственным случаем, когда игра Рахманинова не удовлетворила меня, был концерт из сочинений Скрябина, данный Сергеем Васильевичем (кажется, в большой аудитории Московского политехнического музея) немного времени спустя после кончины Скрябина. Правда, и в этом концерте были удачи, например, изящное исполнение Прелюдии fis-moll из op.11, — в особенности мне запомнилось неподражаемо-грациозное rubato в заключительных тактах. Однако исполнение более значительных произведений Скрябина, включённых в программу этого концерта (Вторая и Пятая сонаты, Этюд dis-moll и др.), показалось мне очень странным и совершенно не передавало духа сочинений Скрябина, ещё столь недавно звучавших в его собственном исполнении. В особенности поразительно было исполнение Этюда dis-moll Скрябина-пианиста часто упрекали в отсутствии силы, — Рахманинов же исполнил этот этюд с предельной мощью и темпераментом, но при этом исчезла вся свойственная Скрябину «экстатическая» устремлённость. Тут я понял, что свойства пианизма Скрябина были вполне согласованы со свойством его музыки, которая совсем не требовала реальной мощи, а только воображаемой. Столь же противоречиво было исполнение Рахманиновым Второй и в особенности Пятой сонат Скрябина. Всё это было, очевидно, обусловлено глубокими различиями индивидуальностей двух замечательных современников и товарищей.

Ну еще бы, он ведь Скрябина не очень жаловал, как композитора.

На эстраду вышел невысокий, худощавый человек с небольшой бородкой и откинутой назад головой. Внешностью и осанкой он несколько напоминал мне поэта Бальмонта (незадолго перед тем выступавшего в Киеве с лекцией), только манерам Скрябина было присуще изящество, некий, что ли, «аристократизм», которого у Бальмонта не было вовсе. Скрябин, как мне показалось, был настроен как-то нервозно; может быть, это ему вообще было свойственно при публичных выступлениях, а может быть, он чувствовал настороженность, недостаточное расположение к нему значительной части слушателей. Во всяком случае, в нем совершенно не было той «апломбной» уверенности, какую мы привыкли встречать у приезжавших на гастроли знаменитостей. И игра его была совсем другой, чем у всех прочих пианистов, которых мне довелось до тех пор слышать. Сидел он за роялем прямо, не наклоняясь к нему, а, наоборот, как бы несколько откидывая голову назад. Мощи в звуке, виртуозной бравуры, которой по традиции должен был «ослепить» знаменитый концертант, не было вовсе; не было и большого тона в кантилене. Рояль звучал ласково, безударно, звуки как-то «порхали», взлетали какими-то гирляндами. Девятая соната излучала нерояльные вовсе тембры, не ассоциировавшиеся ни с каким вообще знакомым музыкальным инструментом, полыхала мрачным огнем. Но, пожалуй, особенно выделилось, более всего запомнилось исполнение «Странности» (как буквально, но неудачно, неадекватно принято переводить французское название пьесы— «Etrangete»). Когда эта маленькая поэма пролетела над клавишами, показалось, словно странная, невиданной расцветки бабочка взвилась над залом и, прочертив в воздухе несколько причудливых узоров, исчезла где-то в пространстве. Это исполнение очаровало всех, покорило даже ту часть публики, которая с недоумевающим холодком принимала остальные номера программы. Тут дружно захлопали не только «скрябинисты» — весь зал устроил Скрябину горячую овацию.

М. КОган- известный педагог, его книгу о фортепианном искусстве я когда то штудировал, это просто обязательное чтение для любого музыканта.


Я уже писал- 9-я соната, "черная месса" в исполнении Горовца 1965 года( он ее несколько раз записывал) оставляет очень неудовлетворительное впечатление. Я боюсь что такую сложную вещь как 9-я мог адекватно сыграть только автор.